Наш земляк Евгений Гришковец выпустил в издательстве «КоЛибри» новую книгу «Асфальт», позиционируя её как большой настоящий роман, написать который давно мечтал. 50 тысяч экземпляров – таков солидный тираж этого произведения.

Я бы поспорил насчет жанрового романного обозначения на титульном листе: по-моему, автор написал даже не повесть, а длинный рассказ на  570 страниц, в котором присутствуют всего-навсего два ключевых события. Первое случается после короткой экспозиции-вступления: добровольный уход из жизни близкого главному персонажу человека. Самоубийство от одиночества?.. Нет ответа, несмотря на желание главного героя найти причины. А второе – испытание 37-летнего персонажа по имени Миша телефонными угрозами. Но возможные неприятности, к счастью, быстро разрядились.

Остальное – жизнь успешного среднего бизнесмена, прибывшего в Москву, приспособившегося к монструозному городу, хорошо зарабатывающего и ищущего смысла в работе (заметьте, не в жизни, а в работе). Ответ он лично для себя находит: впрочем, такой выход многократно предлагался русской литературой. У Гришковца он незамысловат и близок к растиражированному писателями за два века: «Надо жить!»

Главное ощущение от объемного романа – скучновато,  достаточно плоско, не глубоко. Миша, в друзьях у которого Володя, Степа (друзья и домашние Миши зовут его Сёпа) и Сергей (такие вот имена великовозрастных мужиков), оказался перед распахом небытия, уходом духовно близкого человека навсегда. Собственник успешной фирмы скачкообразно перелицовывается в иного человека, у которого «стройное и с таким трудом выстроенное ощущение жизни, к которому он в последнее время пришел, уходит из под ног и улетучивается из него самого».

А всё друг (вообще-то это незамужняя женщина по имени Юля, приблизившаяся к 50-летнему возрасту, которая всем привычно помогала, помогла и Мише приспособиться к Москве), залезший в петлю, ведь, как оказалось, по зрелому размышлению, она была «ближе жены и намного понятнее детей», «ближе родителей». Однако её роковой поступок разорвал логику Михаила о поведении человека. И начинается рефлексия, то, от чего русскую интеллигенцию, как говорится, за уши не оторвать.

Почему такое название у книги? В одном месте главный персонаж упоминает интересный факт: на Кутузовском и Ленинградском проспектах в двух левых полосах движения автомобили колесами «съедают» (вытирают) 2,5 – 3 сантиметра асфальта за сезон. Неужели подразумевается, что мейнстрим жизни точно таким же образом съедает душу человеческую?.. Или асфальтовые замороженные и заторможенные чувства закатывают людей в хладнокровную безразличность и истуканность?..

Когда-то Миша учился на художника, музыканта. Но творческая стезя, поманив, испарилась, в сухом остатке остался бизнес на дорожных знаках и разметке дорог – ещё одна частичка к объяснению романного «асфальтового» заголовка.

Оценки написанного нашим земляком в книге по ходу чтения легко меняются. В какой-то момент ловишь себя на мысли, что автор создал произведение о воспитании чувств. Но тут же что-то мутирует в текучей, водяной прозе, и понимаешь, нет, – это рассказывается об отмирании чувств. Ведь отчего-то же Миша «ощутил отдельность своей жизнедеятельности».

А затем пробивается следующая трактовка: может быть, Гришковец поставил целью реабилитацию «производственного романа» в новых для России капиталистических условиях? Естественно при этом сценарии для оживляжа потребовались внутренние метания героя, кризис его (и не только его) духовности.

В какой-то момент вдруг остро начинает покалывать пародия на каждому известный кинофильм «С легким паром!», когда родительское жильё в Архангельске и квартиру, куда попадает Миша с будущей самоубийцей Юлей в Москве, не отличить – две точные копии. Да и люди там, на Севере, и здесь, в столице, на одно и то же не различаемое лицо.

Ну и совсем уже по мелочи замечания о языке произведения. Гришковец печатает свою прозу в авторском варианте. А мог бы воспользоваться помощью опытного редактора. Но не хочет, и, судя по всему, это его принципиальная позиция. Вот что получается в результате. «…вечер на пятый», – так говорят? Наверное, в какой-то деревне, да, глаголют.

Миша сильно измучился от любви, «был сам в себе» – с этим можно с натяжкой согласиться. Повторы про бесконечность неба и отсутствие таковой бесконечности в Москве легко вычищаются с помощью опытного редактора.  «Его отбривали частенько. Обычно не отбривали, но случалось». Так «частенько» или «случалось»?

«Хоть маленько опаздывал» – это такое запечное разговорное в объяснении мишиных поступков, что даже неудобно для пишущего. Ещё: «Во всех других городах приезжих людей город, куда они приезжают, интересует как город». Просто «шедевр» усиления, если бы не было в нашем великом и могучем разветвленных синонимов.

И совсем близко к концу Миша разговорился, страшное дело, с Москвой. Это такая развесистая пародийная клюква, корни которой в пронзительном разговоре Шукшина с березками, что оторопь берёт.

Есть безусловно и лечебная для человеков XXI века идея в книге – это спасительное родство, близкие люди, хорошие друзья. Этот архетип кровной связи сможет оплодотворить поступки героя, да и вывести на торный путь смысла жизни тоже в состоянии. Не случайно, Михаил ценит телефонные разговоры с братом, пересматривает свои взгляды на семейную жизнь и семейную любовь. Если бы не разработка этой проблемы у чувствительных творцов рубежа веков: помните фильм Михалкова, упорный долбеж про это же у Пелевина – одного из самых остро чувствующих потребности современного человека писателя.

…Критики уже прочли литературную свежатинку от Гришковца, которую газета «Известия» анонсировала к продаже с 10 апреля (свидетельствую, приобрел в свободной продаже раньше указанного  срока на 3 дня). Большинство критического цеха привычно приседает в откликах. Кое-кто относится неодобрительно. Всё-таки, признаем честно, писателю Гришковцу удаются рассказы, ну и, конечно, его театр – это, чаще всего, замечательно для зрительского катарсиса и послевкусия от пережитого.

Но «играть» в сочинителя толстенных романов у Гришковца получается пока не очень. «Асфальт», который просто обязан был пройти по грани, отделяющей настоящую литературу от ремесленных поделок литературных поденщиков – имя им легион, не удержался, завалился за грань литературной нормы. И это обидно, потому, как талант писателя Гришковца заявлял о себе достаточно весомо в его предыдущих книгах.