Более странной книги, чем сборник кемеровского писателя Владимира Есенина «О слове, сердцами согретом», мне в последние год-два читать не приходилось. Книжка делится почти поровну на две части: литературно-критические работы и художественная проза.

Сначала о критике кемеровчанина Есенина (для удобства будем обозначать его первой буквой фамилии).

Его оценки уровня поэтического дарования исследуемых стихотворцев просто зашкаливают. Приведу только несколько характеристик со страниц сборника (возьму смелость заменить фамилии поэтов латинскими буквами). Итак, цитаты. «Поэзия X, зарождаясь где-то в глубинах генетической памяти, мощно выносит из тьмы прошлого дух православного народа, который в отличие от злобных сил, не может кануть в Лету, поскольку в мире бренном всё временно и тленно, кроме духа живого». (Данное  утверждение, как говорится, «в борьбу»). А вот ещё: «Звучание поэзии Y – это сложная симфоническая классика, доступная далеко не каждому уху». (Оказывается, в Кемерове творят никак не меньше, чем живые классики). «Постоянное и напряженное устремление к Богу как к Идеальному Совершенству, характерное для Z, как раз и позволяет ему осуществлять прорывы в неизведанное. И его он находит везде, на чем бы ни остановилось его пытливое внимание». – Это ещё об одном земляке-поэте. И вновь о нем же, – «Трудно представить более лаконичное и до предела точное слово, каким в совершенстве владеет поэт, придавая слову столько нового смысла и ассоциаций, что обычное и общеизвестное вдруг кажется в принципе по природе совсем иным – интересным и насыщенным чувством». «Поэтическое слово Z словно впечатывается в память и сердце наподобие следа в ещё не застывший бетон, навсегда становится твоим сугубо личным достоянием» (умрите, витии от зависти к коллеге!) «…его мастерство настолько виртуозно, что, кажется, поэту подвластно делать стихи из любого материала»  (Гомер, перевернись в гробу от «любого материала»). И уже совсем «семечки» сравнить поэзию Z с «библейскими стихами», пророча: «творчество Z просто обречено остаться в анналах литературы» (чуете: «обречено остаться»).

Так вот, это не о Уильяме, не об Александре Сергеевиче, не об  иных гениях мировой поэзии: весь восторг и пафос о семи ныне здравствующих, дай им Бог здоровья, кемеровских поэтах. На полном серьёзе безудержно льется елей о живущих сочинителях, о стихотворцах, конечно же, интересных, безусловно, талантливых, но с разным уровнем таланта (здесь, в книжке, они все словно на котурны приподняты и распяты), более или менее удачливых в творчестве, с разным уровнем известности в Кузбассе, да и, чего таить, в России. Никого не хочу обижать, но…

Отойдем от апологетики, обратившись к критическим размышлениям Е по поводу поэтического творчества. Оказывается, природа избрала «человека для своего самовыражения в высшей инстанции перед Творцом». С этим, видимо, можно согласиться, будучи глубоко верующим человеком, но критик, на каждой странице навязчиво и бесконечно подчеркивает духовную составляющую творчества (как представляется, за этим подразумевается религиозность, прежде всего), акцентируется на православности поэтов Кемерова. Если бы при этом не забывались остальные составляющие поэзии.

В сборнике стихов любовной лирики, в котором поэт «рассчитывается» со своей бывшей возлюбленной, мучаясь, тоскуя, умирая от любви и проклиная – такова буря чувств сочинителя, который и Всевышнему пеняет, Е увидел исключительно любовь к Богу. Это вообще-то простительная трактовка. Но вот следующий разбор будет похлеще. Поэт сочинил небольшое стихотворение:

Ошибок гения подсчет

Литературовед ведет.

Да, не был сослан он в Сибирь.

Да, в личной жизни был не скромен.

Но в Святогорский монастырь

Из наших душ

Он перезахоронен.

Интерпретатор-критик пишет: «…за один из смертных грехов, гордыню, литературовед был один раз «похоронен» и второй «перезахоронен. Сначала он был похоронен в душах за то, что занялся не тем, что был обязан делать…»                             

В огороде бузина! Как вам такая интерпретация, которая, между прочим, согласно теории, является творческим актом? Ничего себе, актик?.. Глухота, не стесняющаяся себя, полная глухота!

И причем здесь литературовед?.. Не хватало ещё читателю литспеца притащить для перезахоронения в святыню, где находится прах Поэта – Святогорский монастырь.

Если бы это был один пример причудливого «вчитывания» в поэтический текст автором книги того, чего в поэтических строчках  днем с огнем… Добавим для полноты картины заключение этого разбора: «В процитированном выше стихотворении ясно просматривается главное – нравственные принципы творчества» поэта из Кемерова, «его философия жизни, задачи, и цель поэзии». Да-а-а!..

Все эссе из книжки можно вполне заслуженно отнести к богословско-литературным (не будем цитировать, если начать, то можно страницами воспроизводить авторский текст, у кого хватит терпения прочесть его труд, тот легко убедится в этом моём утверждении). Именно так – богословские мотивы в трактовках критика стоят на первом месте, всё остальное, в том числе и собственно особенности творчества того или иного поэта – на десятом. По большому счету дальше утверждения «приоритета духовного над материальным» и объявления настоящим поэтическим творчеством, в основном, поэзию духовную, критик не пошел. Я, естественно, сильно упрощаю его разветвленную религиозную терминологию, но так оно, как это ни удивительно, и есть. Он хлестко исключает всех противостоящих его методу из рядов тех, кто может любить, понимать литературу, наконец, судить её иначе. «Судить обо всём и вся вправе только человек духовный, ибо духовность есть любовь». – Спасибо, что хоть жизнь оставил Е всем остальным, ибо духовный у него равен верующему, да не просто верующему, а только православному. А как же дураки воцерковленные? Что, среди верующих нет дураков? Они, что тоже могут «судить обо всём и вся»?

«Очевидно, что дух православия вечен и непреоборим», – продолжает биться с инаковерующими Е. Но при чем здесь поэзия? Зачем загонять её только в одну из резерваций, если даже она и религиозная? Тогда не ждите никакого поэтического расцвета. Ведь реальность новой эпохи и так-то изгоняет поэзию на периферию общественных интересов, и это факт – мир хладнокровно охладел к поэтическому слову. Может быть, только в России этот процесс сковывания и остывания ещё не зашел слишком далеко. «Есенианские» же разборы стихов, учиняемые критиком, напоминают крайне радикальные монашеские оценки, которые всего лишь способствуют цементированию поэтического творчества в замкнутом пространстве, так как из поэзии выпускается живой дух. С кем из предшественников XIX-начала XX века сравнить такую критику? Наверное, апологеты были, но время повымело их имена и писания из литературного обихода.

Яркий представитель питерской поэтической школы Елена Шварц заявляет: «Стихи подобны живой конструкции, зданию: они обладают внутренним пространством, где можно гулять, можно внутри них бегать, летать или спать». И ещё она же:  «Стихотворение подобно живому существу, тоже состоящему из многих частей».  Автор сборника по сути дела отрубает от этого, живого существа множество органов, вычеркивая из настоящей, достойной внимания поэзии, к примеру, её немалый богоборческий пласт, да и много чего ещё. С таким односторонним подходом получается, в отвал его знаменитого однофамильца с «Москвой кабацкой» и «Черным человеком», Лермонтова с «Демоном», Пушкина туда же, да мало ли кого…

Вообще-то в Средневековье многие головы туманили поиски философского камня алхимиками, которые так и не смогли из разнообразных элементов «слепить» золото. Е вновь посылает поэтов на поиски слова-образа, которое, как он пишет черным по белому «в идеале может объять всё». Поэтому я в поисках определения его критического метода добавляю к «богословской критике» ещё и «алхимическую»: богословско-алхимическая критика!

И этот метод взят на вооружение человеком, который, как мне кажется, понимает, что в поэзии главное – музыка стиха и мысль. Естественно при сохранении поэзией сакрального смысла. Знает, но не говорит, не анализирует в этом направлении или все-таки не знает, не чувствует?

Если добавить к идеям Е его кредо, что, дескать, заграница непременно хочет покорить «загадочную русскую душу», то получится полный и причудливый «есенианский» ажур.

К слову, не всё так безнадежно в эссе Е. Есть у него и интересные мысли, однако, ох, как трудно их отыскать в общей густо прочерченной линии – богословско-алхимической.

Теперь о художественной прозе. Автор не лишен таланта. Если бы не назойливые повторы о противостоянии героев в религиозной вере и безверии, что сильно напрягает уже со второй по счету повести: конфликт-то остается по сути одним и тем же. А лобовое противостояние матерого стяжателя, не верящего ни в Бога, ни в черта, и пацана, живущего верой, – это настолько затерто.

Ну и, конечно, редактору требовалось жестко просеять эту прозу. Вот лишь одна цитата: «Настя была в длинном до пят платьице, одна ножка в носочке, с другой снять забыла». Получается, что маленькая героиня в носочках на обеих ногах. А дальше трижды про эти носки на развороте, но сразу за вышеприведенным примером герой говорит девочке: «Тогда сними носок, либо надень другой». Ага, все-таки она в одном носке. Достаточно примеров?..

    …Редки книги о периферийных поэтах в России, появление каждой должно быть в радость, да и обогащать российского читателя. На мой взгляд, работы кемеровского автора – это, в какой-то мере, – медвежья услуга для кемеровских поэтов. И уж точно – данайский дар.

Стихотворных строк миллионы. Поэтов тысячи тысяч. Выделяются и остаются единицы. Почему так происходит? Поэтов много «хороших и разных», а Музы поэзии и истории осеняют во времени избранных. И благожелательность Судьбы обязательна: навскидку могу назвать пару-тройку десятков прекрасных поэтов, но без судьбы…